- Теперь ты обязан выебать меня так, чтобы слышало все общежитие. И твой Чунхон тоже. - Говорит Хим Чан громко, так, чтобы тот, прячущийся за дверью, точно это услышал.
Произносить имя Зело, особенно настоящее, противно. Особенно при мысли о том, что Ен Гук мог называть его так, пока трахал. В их с Хим Чаном постели.
- Сделай это так, чтобы я забыл все, - просит Хим Чан уже тише. Это - не для зрителей. - Даже свое имя. И особенно - его.
Ен Гук смотрит на него немного растерянно, и Хим Чан нехотя делает шаг вперед, обнимая того за шею.
И не шевелится больше, не может касаться его там, где наверняка были руки и губы мальчишки. Не может, пока Ен Гук не заставит его, не поможет забыть и отпустить.
Хим Чан не учится на психолога и не практикует американские методы откровенных бесед, у него не было длительных отношений и ему никто никогда не изменял.
Он знает только один способ разобраться с этой болью, что скручивает его изнутри и пропускает сердце через бесконечную мясорубку.
Самый большой секрет Хим Чана в том, что он любит Бан Ен Гука.
* * *
Первый раз Ен Гук берет его прямо там, где они стоят.
У стены, жестко целует, проникая языком в рот, сжимает плечи железной хваткой.
Ен Гук знает его тело как свое собственное, и Хим Чан чувствует странное спокойствие от привычных движений, от зубов Гука на своей шее. Как будто бы больше ничего не существует.
И он торопливо расстегивает пуговицы на своей рубашке (благодаря Бан Ен Гуку он постоянно носит их, застегивая под горло), но Гук перехватывает его руки и раздевает Хим Чана сам, как не делает почти никогда, и тот чувствует себя глупой девчонкой.
В эти минуты Хим Чан все еще ненавидит Гука, но от того, как тот близко и как его руки скользят по спине, надавливая на поясницу, младший дрожит.
Иди сюда, говорит Гук, хотя между ними уже нет никакого расстояния, но Хим Чан слушается, слушается по-своему, прижимаясь бедрами к паху Ен Гука.
Тот одновременно очень близкий и бесконечно далекий, потому что Хим Чан хочет и знает, что Зело хотел не меньше, Ен Гука вообще невозможно не желать постоянно и очень сильно. И он всегда принадлежал только Хим Чану, и это сбивающееся дыхание и сильные руки были только его, пока не появился проклятый Чхве Чунхон со своими кошачьими глазами и невинными кудряшками.
Обида обжигает сильнее чужих пальцев на коже, и Хим Чан царапает плечи Гука под футболкой и больно ударяется затылком о стену, и стонет сдавленно, когда руки Ен Гука смыкаются на его члене.
Пожалуйста, сделай что-нибудь, думает Хим Чан, подаваясь вперед, и тогда по его щеке стекает первая слезинка.
* * *
Задница Ким Хим Чана отлично растянута, и им давно не приходится тратить время на подготовку, только если один из них не хочет этого, и сейчас Гук даже не тратит время на то, чтобы окончательно раздеться.
Хим Чан часто дышит ему в шею и слышит, как шуршит ткань штанов - Гук спускает их до колена, как и джинсы Хим Чана, а потом в одно мгновение младший чувствует почти болезненную заполненность.
Гук входит в него на слюну. Без смазки, без презерватива.
Раньше они не трахались ни с кем, кроме друг друга.
И сейчас, чувствуя член Ен Гука внутри себя, только его, ничего лишнего, Хим Чан кажется себе продажной девкой.
И он больно кусает Ен Гука в плечо и стонет низко и жалобно, но закидывает ногу ему на талию.
Ен Гук очень сильный и держит Хим Чана практически на весу, и вколачивается в него ритмично и быстро, и тот чувствует, что сейчас кончит, а Ен Гук гладит Чана по мокрым щекам, и от этого тот плачет еще сильнее. Ненавидит себя и мир, но вдруг Гук выходит почти полностью.
И дальше мучает Хим Чана с садистским удовольствием, двигаясь медленно, постоянно меняя угол и ритм, и их секс действительно слышит все общежитие, потому что Хим Чан стонет невероятно громко, срываясь то на шепот, то на крик, и захлебывается все текущими по щекам слезами.
В его голове вспыхивают картины бледного тела под загорелым - Гука, и от этого становится еще больнее и еще лучше, и он подается вперед, насаживаясь на член Ен Гука, и чувствует, что тот сам еле сдерживается, и тогда Хим Чан просит дрожащиим голосом: пожалуйста, но Ен Гук только качает головой и целует Хим Чана в губы и снова входит на всю длину.
Так, как надо.
Ен Гук не говорит Хим Чану, что тот красивый, только целует плечи и двигается в нем размеренно, хотя - Хим Чан чувствует - его руки устают.
Почему, думает младший, почему ты ничего не говоришь. Неужели Чунхон лучше?
Хим Чан не смеет задать этот вопрос вслух и только плачет с новой силой, и всхлипывания смешиваются с рваными стонами их обоих, и когда пальцы Ен Гука ласково вплетаются в его жетские от краски волосы, Хим Чан кончает.
* * *
Ен Гук везде. Он не отпускает Хим Чана от себя ни на сантиметр, не дает вдохнуть кислород; есть только его руки и язык.
Хим Чан не помнит, как они окзываются на диване Чунхона, но он с готовностью раздвигает ноги, и Гук принимает предложение.
Ким Хим Чан готов трахаться вечно, лишь бы тот снова принадлежал только ему.
Он не знает, что Ен Гук - уже и давно.
Задница Хим Чана немного болит после первого раза, и он знает, что сейчас, во второй, будет неприятно, но он хочет этого и только притягивает Гука ближе.
Вместо члена в нем оказываются пальцы, сразу два. Химчан захлебывается воздухом. Стонет, комкает в пальцах простынь - те белеют от напряжения.
Ему жарко и непонятно, его мучает неопределенность внутри и недостаток Ен Гука в крови.
Тот двигает пальцами быстро, но стараясь не причинить боль. От этого у Хим Чана щемит в сердце.
Он запутался, он хочет, чтобы мир вернулся на круги своя, чтобы в голове перестали мелькать сцены секса Гука и Зело, чтобы были только они и эта квартира, или любая другая, сейчас все неважно.
Но пока Хим Чан только стонет и насаживается на пальцы Гука.
И когда тот вдруг шепчет ему на ухо: ты самый красивый, Чанни, младший дает ему пощечину и тут же заходится глухими рыданиями и обнимает за шею, придвигаясь ближе.
Он не привык к моральной боли, и Хим Чан хочет сделать что-то, чтобы Бан Ен Гуку тоже было плохо.
Но вместо этого он делает ему минет.
* * *
Когда Хим Чан отрывается от члена Ен Гука, не дав кончить (у него самого уже ноет в паху от возбуждения), он видит, что за окном наступают зимние сумерки.
Ему плевать.
- Гук, - говорит он зло и тихо, усаживаясь тому на бедра. Возбужденный член Ен Гука упирается ему между ягодиц, и Хим Чан натурально сходит с ума от этого ощущения.
И злится на себя еще больше и хочет продолжения.
Ен Гук же двигает бедрами (головка члена задевает вход), и Хим Чан забывает все, что хотел сказать.
А Гук опрокидывает Хим Чана на спину и снова входит.
Он берет его не так, как обычно: по-хозяйски раздвигая ноги Хим Чана, шепча на ухо непристойности, иногда бывая слишком грубым - так, что потом младший полдня лежит в постели и недовольно ворчит.
Сейчас Ен Гук осторожен, и Хим Чан чувствует себя хрустальной вазой.
Во второй раз действительно больно, Чан плачет снова, он плачет весь день, потому что ему больно везде и каждую минуту, он устал от слез и неопределенности, он хочет забыть это все и себя самого.
Сейчас член Гука кажется действительно большим, а от того, как тот с тревогой заглядывает в лицо Чана, становится еще хуже.
Хим Чан отворачивается, глотая слезы, и ищет наощупь пальцы Ен Гука, и наконец переплетает со своими.
* * *
Хим Чан не знал, что Гук умеет так.
Возможно, тот тоже.
Потому что они оба любят быстрый и жесткий секс, чтобы было горячо и почти сразу хорошо, и немного больно.
Но сейчас Гук доводит их обоих до исступления, впервые чувствуя желания Хим Чана так хорошо, и в последний момент что-то меняет, неуловимо для младшего, и внутри у него снова становится пусто, и от этого он не может перестать плакать.
Я ненавижу тебя, Ен Гук, хочет сказать он в один из таких моментов, зачем ты это сделал?
Но Гук переворачивает Хим Чана на живот.
Теперь он не видит лица Ен Гука, но чувствует его горячие губы на спине и плечах, и постепенно, очень медленно все начинает возвращаться на свои места.
Руки Ен Гука сильные, и они крепко держат Хим Чана за талию, и принадлежать ему - это то, к чему Ким Хим Чан привык; то, что он лучше всего умеет.
Каждое новое движение приносит больше дискомфорта, но Хим Чан все равно прогибает спину, подставляется под поцелуи.
Он хочет, чтобы было больно.
И когда Гук, заметив, как тот чуть слышно шипит с каждым новым толчком, замирает, осторожно гладит Хим Чана по спине, тот понимает: если Гук остановится, ему конец.
И он говорит свои последние осмысленные слова:
- Не смей останавливаться.
И тогда Гук имеет Хим Чана так, что боли становится так много, что она исчезает, уступая место тяжелому возбуждению. И Хим Чан уже не знает, где он и кто он, и как вообще бывает по-другому, и он не замечает, что все еще плачет, от злости, или обиды, или облегчения - неважно, ему жарко и тесно и очень хочется окончательной разрядки.
Ен Гук сжимает его ягодицы так сильно, что наутро там обязательно будут синяки, и двигается быстрее; Хим Чан подается назад, насаживаясь на член, и шепчет еле слышно что-то про то, как он злится, как ненавидит Чунхона и какой Гук охренительный, но ни он, ни Ен Гук не разбирают слов, потому что те очень быстро тонут в стонах и вздохах.
И в конце концов, через бесконечное время Хим Чана накрывает оргазм, очень сильный и болезненный, и он впервые приходит со слезами.
У Хим Чана нет сил ни на что, он даже не смотрит на Ен Гука, который кончает сразу после него; он тоже устал и обеспокоен и гладит неподвижно лежащего на влажных от их пота простынях Хим Чана.
Все, что Хим Чан может - перевернуться на спину и посмотреть Гуку в глаза.
Я тоже, думает младший, но он скажет это вслух завтра.
А пока Ен Гук ложится рядом и обнимает его, вытирая теплыми пальцами дорожки слез, и Хим Чан наконец закрывает глаза.
в последние дни я выгляжу как экзорцист или покалеченный охотник на ведьм. а две мои самые "любимые" одногруппницы смеются надо мной, когда я выхожу к доске писать транскрипции. я рисую значки, а в моих мыслях они получают по заслугам.
я ясно чувствую, что одна из этой парочки (шестнадцатилетняя заносчивая золотая медалистка из какой-то украинской провинции) побаивается меня. то-то же.
и тем приятнее приходить домой, к человеку, который не вызывает желания уничтожать все живое.
The blond boy in the red trunks is holding your head underwater because he is trying to kill you, and you deserve it, you do, and you know this, and you are ready to die in this swimming pool because you wanted to touch his hands and lips and this means your life is over anyway. You’re in the eighth grade. You know these things. You know how to ride a dirt bike, and you know how to do long division, and you know that a boy who likes boys is a dead boy, unless he keeps his mouth shut, which is what you didn’t do, because you are weak and hollow and it doesn’t matter anymore.
В отличие от дуры Рейчел, Курт Хаммел понимает, что Финн - птица не его полета. Бэрри и не догадывается, как точно в цель попадают ее брошенные в пылу обиды слова: "Будь рядом с ним еще 50 красавиц, он предпочтет одну из них только потому, что она - девушка".
Курт Хаммел не идиот, чтобы на что-то надеяться.
Когда вдруг совершенно случайно выясняется, что его отец встречается с матерью Финна, он думает: это шанс.
***
Хадсон упрямится, срывает совместные ужины и отказывается жить с Куртом в одной комнате. Тот так и остается один среди образцов ткани с остывающим на губах окончанием фразы: "...придаст стилю элемент Востока". Ему кажется, что где-то внутри, в маленьком микрокосмосе, в мини-галактике под названием Куртхаммел произошел сильнейший атомный взрыв.
***
Все ненавидят Рейчел. Но они - за ее несносный характер, а Курт - за то, что ей позволено обнимать Финна Хадсона.
Они ведь даже не подходят друг другу: ее василькового цвета кардиган ничерта не сочетается с песочным пуловером Хадсона. Курт презрительно хмыкает и проходит мимо, задев Бэрри плечом, обтянутым дорогой тканью цвета слоновой кости. Ее возмущенный крик разбивается о лопатки удаляющегося Курта.
***
Ты не можешь стать девушкой, тогда стань лучше любой из них - повторяет себе Курт перед зеркалом каждый вечер.
2.
У него хватает мужества признать, что все попытки - провалены. Пора сматывать удочки, прикрывать лавочку, отползать в дальний угол и смириться с тем, что Рейчел победила. Просто потому что она чертова девушка.
Курт рассматривает свое отражение и впервые ненавидит себя.
***
В соседней комнате Финн болтает с Бэрри по телефону, и хрипло смеется в трубку, и выстукивает пальцами ритм по стене, и сердце Хаммела вмиг подстраивается под незамысловатую мелодию, кажется, еще секунда - и он припадет к стене, только чтобы быть, вашу мать, ближе к Хадсону. Это уже больше похоже на безумие, и так несправедливо - когда твоя первая любовь безответна. Чертовски несправедливо.
В конце концов, касаться своей возбужденной плоти и сдавленно стонать в подушку - это не так страшно. Куда страшнее думать в этот момент, что руки, ласкающие тебя сейчас, принадлежат Финну. Тому, кого через пару недель ты будешь называть братом.
***
Репетиции свадебного танца, суета, счастливые ошалевшие лица - Курт искренне рад за отца и мать Финна, но никто пока что не отменял глухой боли где-то между ребер при взгляде на то, как он улыбается, настраивает гитару, списывает контрольную, обменивается шутками с Сэмом и Паком, целует Рейчел.
Курту очень больно, и он не знает, как быть дальше.
***
Возможно, уехать учиться в крупный город или перейти в другую школу не такая и плохая идея.
3.
- И в благодарность я попросил хор сделать небольшой номер в твою честь. А ты потанцуешь со мной, парень.
В первый момент Курт уверен, что ослышался, что Рейчел сидит не за соседним столиком, а прямо за ним, и Хадсон обращается к ней. Но почему тогда он называет ее парнем?
Но нет, он стоит и улыбается, глядя Хаммелу прямо в глаза, и тот на секунду допускает шальную мысль, что все было не напрасно.
Голос Финна тает на коже, впитывается и оказывается глубже, внути - в крови, в каждой клеточке тела Курта. Тот не помнит, как дышать, не помнит, как улыбаться, не помнит - как не умирать, когда его рука оказывается в твоей, и ты танцуешь с ним на глазах у всех. А дура Рейчел ничего не понимает, смеется, подпевает. Она не знает, что за эти две минуты Финн принадлежит Хаммелу больше, чем ей за всю жизнь.
Курт не позволяет себе оказаться слишком близко, но не потому что помнит о зрителях - нет, для него давно уже не существует никого и ничего важнее обнимающего его будущего брата... А потому что точно знает - окажись они еще ближе, он просто умрет. Вот тут, на месте, в руках Финна.
А потом Хадсон обнимает его, и тот самый микровзрыв в микровселенной случается, сердце Хаммела не справляется с перегрузками, и все, что он сейчас может - только обнять его в ответ и шепнуть на ухо: "Спасибо".
2011 | copyright @ u/a Курт сглатывает. Улыбается. Облизывает губы. Куда пропал тот, который считал, что нет ничего сексуальней соприкасающихся кончиков пальцев. Задерживал руку, прежде чем вложить в ладонь. Краснел, целуясь, и можно было гладить щеки. Курт-шлюшка, Курт-королевна, Курт-принцесса-распрекрасная. Глотает. Облизывает губы. Тянется за чашкой. Пьет. Блейн не знает, что заводит его сильнее - этот разительный контраст, о котором знаешь, стоит увидеть Курта на камеру или просто на людях, или то, что это только ради него. Принцесса Хаммел. Принцесса Хаммел живет с ним второй год, варит по утрам кофе и всегда остается. Однажды принцесса Хаммел нажрался таблеток, и его приходилось царапать по горлу и не давать уснуть в ожидании скорой. Однажды принцесса Хаммел чуть его не убил после безневинной дозы кокаина в туалете. Однажды. Курт говорит - я тебя никогда не оставлю. Блейн верит. Закуривает - дым жесткий, вкусный, чувствуется пальцами. Курт ловит фильтр губами и говорит - обожаю, когда у сигареты твой вкус. И смеется. Блейн называет его хохотушкой и принцессой - Курту нравится - гладит встрепанные короткие волосы и пытается честно понять, почему он. Почему Курт никак не может - разлюбить, охладеть, успокоиться, перестать бросаться с поцелуями, утягивая в подушки, обхватывать ногами и руками, терпеть все, что Блейн может выкинуть случайно или намеренно, возиться с простуженным горлом или водить к стоматологу, заставляя побороть свой детский страх. Курт терпит его легко, совсем непринужденно, как дышать или - ну например - сглатывать. Курт уверяет его - ты очень вкусный. Курт использует его сперму как крем для рук. Это тотальное извращение, это нереальность, это никогде в одной кровати, потому что потом Курт идет по красной дорожке с каменным лицом, и никто никогда не узнает, как он визжит по ночам в постели и как смеется, и как прикрывает волшебные свои светлые глаза, как тает у него на ресницах звездая пыль последнего оргазменного девятого вала. Привет, мы будем счастливы теперь и навсегда, шепчет Курт. Взблескивает кольцо на пальце. Принцесса Хаммел улыбается. Сглатывает. Облизывает губы. Вываливает изо рта дым причудливым узором. Лезет поцеловать. Никогде в постели, за окном никогда не рассветет, потому что есть только Курт, его тело, голос, или тихий смех, похожий на бисер, разлетающийся по комнате искрами. Курт, говорит Блейн, я люблю тебя, я так люблю тебя. Курт прикрывает глаза. Кивает. Целует. Молчит. Он тоже-тоже-тоже.
я хочу уснуть и проснуться, когда на улице будет мороз. пусть я и ненавижу, когда холодно. ведь будет тепло внутри, наконец-то, сейчас и мечтать о таком не смею. я проснусь, и мне будет очень тепло, почти жарко, потому что открою глаза и окажусь совсем в другом месте. я повернусь и увижу белое. белый свет, белые облака, белый снег и твое белое, словно мел (уставшее, но красивое), лицо.
He was pointing at the moon but I was looking at his hand. He was dead anyway, a ghost. I'm surprised I saw his hand at all. The moon, of course, is always there—day moon, but it's still there; behind the clouds but it's still there. I like seeing things: a hand, the moon, ice in a highball glass. The moon? It's free, it doesn't cost you anything so go ahead and look.